Дональд Гамильтон - Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным]

Я посмотрел Лорису в глаза, и, странно сказать, но мы возненавидели друг друга с первого же взгляда. Я был счастлив с женой и не думал ни о каких других женщинах. Он был профессионалом на задании (каким бы оно ни было) с приданной ему партнершей. Но его, очевидно, предварительно инструктировали, и он, конечно, знал, что когда-то я тоже выполнял задание с этой же партнершей.

Какими бы ни были его успехи в делах, не предусмотренных заданиями, а, судя по внешности, кавалер был не из тех, кто упустит свое, он наверняка задумывался о том, насколько удачен был я в схожих обстоятельствах пятнадцать лет назад. И хотя Тина теперь для меня ничего не значила, я со своей стороны не мог не размышлять о ее обязанностях как миссис Лорис.

И потому мы, пожимая руки и произнося обычные при знакомстве слова, от всей души ненавидели друг друга. Я не мешал ему терзать мои пальцы и яростно сигналить, ничем не показывая, будто я чувствую что-либо особенное. Но рукопожатие не может длиться вечно, и, отдав, так сказать, дань условностям, он отпустил мою руку. И черт с ним. Да и с ней — тоже. И с ней и с Маком, пославшим их сюда после стольких лет, разворошив воспоминания, которые я считал раз и навсегда ушедшими в прошлое.

Конечно, если Мак все еще командовал парадом, но мне почему-то казалось, что иначе быть не может. Просто невозможно было представить организацию вроде нашей в чьих-то чужих руках. Да и кто захочет такую работу?

Последний раз я видел Мака в захудалой конторе в Вашингтоне за большим письменным столом.

— Вот ваши документы о демобилизации, — объявил он, когда я подошел к столу. — Внимательно изучите. Здесь также кое-какие записи о людях и местах, ставших вам известными по долгу службы. Запомните и потом уничтожьте. А это ленточки к наградам, которые вам положены. Если когда-нибудь снова наденете форму, сможете их носить.

Внимательно все осмотрев, я ухмыльнулся.

— А где же «Пурпурное Сердце»? Я ведь только что три месяца провалялся в госпитале.

В ответ — ни тени улыбки.

— Не расценивайте слишком серьезно, Эрик, вашу демобилизацию. С армией вы расстаетесь, да. Но пусть это не кружит вам голову.

— Имея в виду?..

— Имея в виду, что сейчас появится куча парней, — как и все мы, он набрался в Лондоне британских словечек, — которые примутся дурить головы впечатлительным девицам, рассказывая, как их не понимали в армии, несмотря на громкие подвиги, о которых им запрещено говорить по соображениям государственной безопасности. Появится также немало мемуаров, изобилующих жуткими, натуралистическими деталями, и они, вероятно, принесут солидный доход авторам.

Мак поднял на меня взгляд. Яркий свет из окна мешал мне разглядеть выражение его лица, но глаза оставались все те же — серые и холодные.

— Я говорю это вам, так как в вашей биографической справке отмечаются некоторые литературные склонности. Так вот, вы не опубликуете никаких мемуаров. То, чем мы были, никогда не существовало. Все, что мы делали, никогда не происходило. Не забывайте об этом, капитан Хелм.

То, что он обратился ко мне, назвав мое воинское звание и настоящее имя, означало конец немаловажного периода моей жизни. Отныне я оказывался вне игры.

Я сказал:

— Я и не думал ни о чем таком писать, сэр.

— Возможно. Но, как я понимаю, вы скоро женитесь на привлекательной девушке, с которой вы познакомились в госпитале. Поздравляю. Но не забывайте, чему вас учили, капитан Хелм. Вы никому ничего не расскажете, как бы ни был вам близок ваш собеседник. Если зайдет разговор о военной службе, даже намека не допустите, будто могли бы кое о чем поведать, если бы не запрет. Не важно, что будет при этом поставлено на карту. Не важно, как это заденет вашу гордость, репутацию и семейную жизнь. Как бы ни был достоин доверия ваш собеседник или собеседница, вы ни о чем не проговоритесь и не покажете, что вам есть о чем проговориться, — Он указал жестом на бумаги на столе, — Ваша «легенда», как и следовало ожидать, несовершенна. Совершенных «легенд» не бывает. Вас могут поймать на противоречии. Вы можете столкнуться с кем-то, кто, согласно официальной версии, был с вами тесно связан в годы войны и кто назовет вас лжецом или еще похуже. В своих и в ваших интересах мы сделали все, чтобы предотвратить такое стечение обстоятельств, но какой-то промах всегда может иметь место. Если это произойдет, вы будете стоять на своем, какой бы неловкой ни стала ситуация. Будете хладнокровно лгать и лгать. Всем — даже жене. И не скажете, будто могли бы все объяснить, если бы только не обещание молчать. Не попросите ее верить вам, потому что все обстоит не так, как кажется. Смотрите ей прямо в глаза и лгите. Думаю, в конечном счете вам же будет лучше.

— Понимаю, — сказал я, — Но можно вопрос?

— Да.

— Не поймите, сэр, неправильно, но как вы все это можете навязать мне теперь?

Мне показалось, что он слегка улыбнулся, но это было маловероятно. Подобная слабость Маку была не знакома.

— Вы, капитан Хелм, расстаетесь с армией, но не с нами. Как мы можем отпустить вас со службы, если мы никогда не существовали?

И это было все. Если не считать того, что он окликнул меня у двери.

— Да, сэр? — Я резко повернулся к нему.

— Вы хорошо поработали, Эрик. Лучше многих. Поздравляю.

Это было немало — услышать такое от Мака, и я был польщен. Но, выходя на улицу и по старой привычке пройдя пару кварталов, прежде чем взять такси и ехать к ожидавшей меня Бет, я подумал, что он мог бы и не волноваться о том, что я могу нарушить приказ, рассказав ей обо всем.

Считая неправильным иметь от будущей жены секреты, я бы ей доверился, если бы мог, но… Моя невеста была нежной и чувствительной девицей из Новой Англии, и поэтому нельзя сказать, чтобы я очень расстраивался, будучи избавлен высшим авторитетом от необходимости рассказывать ей, как я хорошо поработал в сфере деятельности, не совсем обычной даже для военного времени.

И теперь, стоя в гостиной Дарреллов, я снова слышал голос Мака: «Как мы можем отпустить вас со службы, если мы никогда не существовали?» В голосе, звучавшем из далекого прошлого, слышались насмешливые нотки. И та же насмешка была в темных глазах Тины, когда она повернулась и вместе с Барбарой Герерой пошла следом за Френ. Оказывается, я забыл цвет глаз Тины: не голубой и не черный, а того глубокого фиолетового оттенка, который иногда виден в вечернем небе перед самым заходом солнца.

Здоровяк Лорис искоса поглядел на меня перед тем, как присоединиться к дамам. Во взгляде были предостережение и угроза. Я сунул руку в карман, сомкнул пальцы на ручке немецкого ножа и ухмыльнулся прямо ему в лицо, чтобы показать, что в любое время готов к встрече. В любом месте и в любое время. Может быть, я и стал теперь миролюбивым домочадцем, примерным мужем и отцом. Настолько изнеженным сытой жизнью, что у меня едва хватало сил ударять по клавишам пишущей машинки. Может быть. Но дела должны стать куда хуже, прежде чем я начну дрожать при виде злобно оскалившейся физиономии и пары тугих бицепсов.

Тут я вздрогнул, осознав, что все это совсем как в те давние времена. Мы всегда были волками-одиночками. Братство, дружба и «esprit de corps»[3] никогда не считались нашей сильной стороной. Я вспомнил, как Мак однажды говорил, что старается держать нас подальше друг от друга, чтобы сократить число несчастных случаев.

— Ну-ка, перестаньте, — требовал он устало. — Хватит, стоп! Слышите, вы, перетренировавшиеся гладиаторы? Поберегите свой пыл для нацистов!

Ко мне как будто стремительно возвращались прежние привычки, словно бы я и не расставался с командой Мака. Может быть, в определенном смысле так и было.

— В чем дело, милый? — раздался за моей спиной голос Бет, — Ты так мрачен. Почему бы не повеселиться вместе со всеми?

Я повернулся и взглянул на жену. Она была так прелестна, что у меня перехватило дыхание. Высокая и стройная, с фигурой девушки. Родив троих детей, Бет, надо полагать, заслуживала право называться женщиной, но выглядела она именно девчонкой. Светлые волосы, ясные голубые глаза и улыбка, от которой вы (я, по крайней мере) становились ростом в семь футов, а не каких-нибудь шесть футов, четыре дюйма, как в моем случае. На ней было голубое шелковое платье с небольшим бантом на спине, которое мы с ней купили, когда последний раз ездили в Нью-Йорк. Это было год назад, и, на мой взгляд, наряд все еще смотрелся неплохо, но Бет уже называла его старым тряпьем — уловка, знакомая любому мужу.

Прожив немало лет в этой стране джинсов и платьев в стиле «скво», голых загорелых ног и плетеных сандалий, моя жена сохранила манеру одеваться, как это принято в Восточных Штатах, что не встречало у меня никаких возражений. Мне нравился пусть и не практичный воздушный вид дамы в платье, чулках и туфлях на высоком каблуке. И я не понимаю, почему многие из них предпочитают расхаживать в штанах, если, конечно, не собрались на прогулку верхом. Я даже пойду еще дальше и скажу, что ушедшее в прошлое женское седло для посадки боком и сопутствующая ему юбка для верховой езды составляли, по-моему, приятную для взора комбинацию, и очень жаль, что мне не довелось застать эту моду.